В памяти каждого человека с годами копятся воспоминания о самых стыдных эпизодах его жизни. Мелкие подлости в детстве, трусость в юности, выплывшее на люди вранье, предательства случайные или совершенные сознательно, по малодушию. Поступки благородные почему-то помнятся мимолетно, а эти оседают в памяти, как соли тяжелых металлов в костях.

И не имеет значения, совершен позорный поступок по умыслу или от простой неловкости, имел он какие-то последствия или не имел никаких. Украденная в пионерлагере из тумбочки соседа шоколадка жжет в бессонницу так же сильно, как голосование на партбюро за исключение из партии человека, который вслух сказал то, о чем другие сказать не смели.

Для председателя Таганского межмуниципального суда Алексея Николаевича Сорокина воспоминания об обвинительном приговоре, который он вынес подсудимому Калмыкову, пополнили этот ряд.

Он вовсе не считал, что вынес неправильный приговор. Все было правильно, любой судья на его месте поступил бы так же. И все же этот случай сидел в душе, как заноза. У него было ощущение, что его использовали. Его опыт, его репутацию. Его руками довершили какое-то темное дело.

И потому судья Сорокин был единственным, наверное, юристом в Москве, который без возмущения, а даже с чувством удовлетворения воспринял закон об амнистии, принятый Государственной Думой России в связи с 55-летием победы советского народа в Великой Отечественной войне.

Закон был принят без споров. Депутаты уже притерлись друг к другу, Госдума напоминала судье Сорокину собак в поселке под Геленджиком, где он иногда проводил отпуск. Поселок был в тупике, кормившиеся при санаторной кухне собаки скрещивались как попало, в итоге получилась какая-то ублюдочная усредненная масть с малоразличимыми признаками первоначальной породы. Коммунисты, «Яблоко», «Единство», ЛДПР — все усреднились и жили мирно. Грызня начиналась только тогда, когда на помойку вываливали остатки обеда.

Закон об амнистии представлялся депутатам совершенно ясным, он не затрагивал ничьих политических и экономических интересов. Если человек имеет государственные награды СССР и России, он заслуживает освобождения. О чем тут спорить?

Реакция общественности на амнистию тоже поначалу была нейтральной. Что-то там пытались говорить правоведы, но их не слушали. Страсти кипели вокруг выборов нового президента России, все остальное казалось неважным. И лишь когда на свободу стали выходить закоренелые преступники, имевшие награды СССР и РФ, убийцы-рецидивисты, грабители и насильники, разразилась гроза. Тут-то и вчитались в закон и обнаружили, что в нем отсутствует чрезвычайно важная оговорка, ограничивающая право на амнистию для лиц, совершивших тяжкие и особо тяжкие преступления.

Скандал, выплеснувшийся на страницы газет и экраны телевизоров, на время оттеснил на второй план все остальные события. В чем только ни обвиняли народных избранников. Одна газета договорилась до того, что принятие закона в таком виде проплачено всероссийским преступным сообществом, чтобы вытащить из лагерей своих главарей.

Судья Сорокин только диву давался. Как же далеко может увести игра воображения, как же любит пишущая братия мифологизировать и даже демонизировать то, о чем не имеет ни малейшего понятия! Преступное сообщество возможно в пределах квартала, района, города. Сорокину приходилось судить главарей крупных ОПГ. Сообщество может быть отраслевым — как в торговле наркотиками. Но в государственных масштабах преступное сообщество существовать не может в принципе. Оно предполагает подчинение каким-то единым законам, обязательным для всех. Да чтобы эти темные злобные выродки приняли для себя хоть какой-нибудь, пусть даже самый ублюдочный, кодекс? Они режут, расстреливают и взрывают друг друга при малейшей попытке ограничить власть каждого пахана!

Если в чем и нужно было упрекать депутатов Госдумы, не сумевших внимательно прочитать закон, за который они голосуют, то лишь в дремучем непрофессионализме и самовлюбленности. Да что нам слушать каких-то юристов, мы сами юристы.

Вот такие вы и юристы.

Судья Сорокин отказался принять участие в газетной дискуссии об амнистии, сославшись на загруженность делами, но публикации в прессе и сводки МВД и Минюста просматривал с большим интересом.

По спискам амнистированных можно было изучать историю. Война с Германией. Война с Японией. Корейская война. Венгрия. Вьетнам. Даманский. Чехословакия. Афганистан. Первая чеченская война. Вторая чеченская война.

Участников Великой Отечественной войны было уже мало.

Участников Второй чеченской войны было еще мало.

Все закончилось так, как и должно было закончиться. В Госдуму срочно внесли и приняли поправку к закону об амнистии. Но судья Сорокин надеялся, что Калмыкова успели освободить. Офицер, воевал в Афганистане, награжден медалью и двумя какими-то орденами. Кажется, Красного Знамени и Красной Звезды. Его должны были освободить.

Навести справки не составляло труда, но Сорокин не делал этого. Формальным, дневным оправданием была занятость. Но истинная причина, в которой он признавался себе по ночам, была другой: он боялся узнать, что Калмыков под амнистию не попал.

В Москву пришла золотая осень. Резким, черным контрастом ей были свалившиеся на страну беды. Вялотекущая, как шизофрения, война в Чечне. Гибель атомохода «Курск». Взрыв на Пушкинской площади. А потом и Останкинская телебашня не выдержала страшного напряжения поступающих на ее передатчики новостей — вспыхнула, сгорела, как сгорает провод, по которому пустили слишком сильный ток.

Все эти события представлялись судье Сорокину звеньями одной цепи. Начало ее уходило в прошлое — в Грозный 1995 года, в Кабул 1979 года, в Прагу 1968 года, в Будапешт 1956 года. И дальше, глубже, в сталинщину, в распутинщину. Странная судьба Калмыкова была невыделима из этого ряда. Сорокина иногда даже посещала нелепая мысль: а если бы он не посадил Калмыкова? Может, тогда и не было бы всех нынешних бед?